Ларе-и-т`аэ - Элеонора Раткевич

В положении чужака есть свои преимущества. Например, можно вытворять что угодно, если только местный закон за подобные выходки не карает. Можно – и никто не задумается, а зачем ты это делаешь. Даже если чтото и покажется странным, твой поступок спишут на твои загадочные обычаи… хорошо всетаки, когда никто вокруг не знает, а в чем, собственно, заключаются эти пресловутые обычаи. Своито, разумеется, знают – но своим и в голову не придет, что именно эти самые обычаи ты и нарушаешь. Чужие не понимают непонятного – а свои не видят очевидного. Никому из тех эльфов, что остались в пиршественной зале, и в дурном сне не приснится, ради чего Джеланн ее покинула. В худшем случае сочтут, что она – наивная дурочка. Что она ничего не понимает… и уж тем более ничего не понимает в людях… было бы что понимать! О да, люди – создания возвышенные и утонченные… но даже возвышенность и утонченность бывает мерзкой. Обычно эльфы рано или поздно доходят до этой мысли так или иначе – взять хотя бы Арьена. Разница в том, что он, бедолага, только после своих прошлогодних приключений на Хохочущем Перевале понял, что чудо, именуемое человеком, может иной раз оказаться очень гадким чудом, а Джеланн узнала об этом гораздо раньше – и без вреда для собственной шкуры. Что поделать, комуто настоятельно необходим жизненный опыт, а комуто и ума достаточно.

Так что Джеланн нимало не сомневалась: Териан – это гадкое чудо. Мразь, помешанная на собственной красоте. Но даже будь у Джеланн хоть тень сомнения, эта тень развеялась бы бесповоротно – если и не во время пира, то уж сейчасто наверняка. Будь она человеком, ей бы сейчас в самую пору посетить лекаря. Всетаки люди хрупки, даже и самые сильные из них… странно даже, как далеко может простираться самообольщение – Териан ведь и не догадывается, как он хрупок, как уязвим… как смешон в своей уязвимости… а Джеланн ему нипочем не скажет. Пусть уж это утешенное ею гадкое чудо млеет от собственной неотразимости.

Праздник закончился только под утро – впрочем, ничего другого Эттрейг и не ждал. Течение любого празднества, все равно что течение реки, имеет свои пороги и перекаты, свои плесы и отмели. Сначала – легкая натянутость ожидания. Потом обмен официальными любезностями. Потом, когда все свыклись друг с другом и с мыслью о том, что они собрались сюда праздновать, набирает силу собственно торжество – а веселье зарождается уже внутри него, подспудно, исподволь. Потом внезапно оказывается, что веселье уже отполыхало, половина приглашенных уже упилась или незаметно убралась восвояси, и начинается самая тихая и глубинная пора праздника – та, что для самых близких, для неслучайных. И лишь потом река торжества плавно впадает, словно в море, в предутреннюю тишь, и волны дружеского доверия затихают во встречном плеске покоя. Он совсем особенный, этот покой после шумного празднества – глубокий, мудрый, он и в самом деле похож на море: бескрайний, исполненный вечного движения, он так и дышит сбывшейся силой. Тоже своего рода Грань – между миром праздника и миром обыденной жизни. Может быть, именно эти минуты Эттрейг и любил в праздниках больше всего – те, что замерли в ожидании его начала, и те, что провожают сбывшееся. Он пил их медленно, как доброе вино – и до сих пор ему ни разу не доводилось делить это вино ни с кем… тем более с незнакомцем. Хотя… с незнакомцем ли? Почему у гонца из дому такое лицо, что кажется знакомым и памятным, хотя Эттрейг его никогда в жизни не видел?

И ведь не видел – в этом Эттрейг был готов поклясться. Легкая паутинка проседи, почти незаметная в очень светлых волосах. Тяжелые усталые веки – но глаза под ними так и светятся чуть затаенным весельем. Возраст не сразу и разберешь – черты лица слегка отяжелелые, как бывает у человека в годах, но помолодому живые.

– С днем рождения, ваше величество, – улыбнулся гонец, протягивая Эттрейгу свиток пергамента.

– Высочество, – поморщился Эттрейг, принимая свиток.

– Величество, – степенно возразил гонец. – Вот тут, в рескрипте, про это все сказано.

Захолодевшими пальцами – неужели с Трейгартом стряслось несчастье! – Эттрейг рванул прочь печати, с треском развернул свиток и впился в него глазами. Рескрипт он перечитал дважды – сначала в лихорадке внезапного испуга, а потом, убедившись, что ничего страшного не случилось, спокойно и вдумчиво. И лишь тогда на губах его возникла тихая, почти недоверчивая улыбка.

Трейгарт верен себе, как своему слову. Всегда и во всем – верен себе. Он ведь обещал, что передаст престол и венец племяннику в день его совершеннолетия? Обещал. А обещания надо исполнять. Ах, племянник застрял в Найлиссе и домой глаз не кажет даже ради дня своего рождения? Да что вы говорите! Как интересно, право же… вот только значения это ровным счетом никакого не имеет. Для исполнения клятвы внешние препоны не помеха.

Рескрипт объявлял, что отсутствующий ныне в Эттарме ради блага упомянутого Эттарма Эттрейг является с сего дня его законным королем. Церемония Приятия Венца состоится сразу же после возвращения молодого короля. А брат его отца Трейгарт отныне объявляется местоблюстителем престола и хранителем венца в ожидании своего монарха. Вот так, господа хорошие. Вот так в Эттарме клятвы исполняют.

– Рескрипт… уже оглашен? – помолчав, осведомился Эттрейг тихим, чуть севшим голосом.

– А как же иначе, ваше величество? – Гонец явно удивился несообразности вопроса. – Как же иначе можно, чтобы не огласить? Вот прямотаки с утра пораньше вчера и огласили. Прямо в начале торжества и огласили – а как же!

Все верно, все правильно. Короля в столице в день его рождения может и не случиться – но торжества пройдут своим чередом, даже если их виновник гдето задержался. Мостовая все равно дрогнет в пляске, пекари и кондитеры все равно собьются с ног, вытаскивая из жаркой печи один противень за другим, виноторговцы и кабатчики все равно посбивают обручи с самых заветных, именно ради праздника припасенных бочек, цветочницы распродадут свои букеты и гирлянды без остатка, а юные парочки, сбежавшие от бдительного присмотра своих уже порядком захмелевших родителей, будут целоваться во всех подходящих и неподходящих закоулках, обмирая от собственной смелости. Так и должно быть. Дома король или нет, а жизнь продолжается. Все правильно.

А вот что никак уж не правильно… даже если рескрипт огласили с первыми лучами рассвета – ну никак не мог гонец об этом знать… потому что он никак не мог поспеть в Найлисс за сутки. Даже если он всю дорогу ни минуты отдыха не ведал – все едино не мог. Даже если он из волков – а другие гонцами обычно и не становятся – не мог. Даже если он весь путь проделал конно, лошадей гнал нещадно и менял коня на свежего каждые полчаса… не мог. Но странность эту Эттрейг в тот момент не заметил – а потом… потом он и вовсе не счел свою невнимательность странной.